«Не работа, а вечное ожидание трагедий»: признания реаниматолога
Подкаст «Хорошо, что вы это сказали» состоит из записей настоящих психотерапевтических сессий. Герои рассказывают терапевтам о своих жизненных ситуациях, чувствах, ментальных трудностях. Герой приходит на консультацию специально для проекта. Этот эпизод авторы подкаста записали онлайн: карантин позволил искать героев не только в Москве, но и в других городах и даже на других континентах. В этом выпуске за поддержкой к психотерапевту обращается Евгений.
Евгений — врач-реаниматолог отделения интенсивной терапии в одном из госпиталей Нью-Йорка. Пандемия нового коронавируса превратила рабочую рутину Евгения в неконтролируемый хаос, который сделал для его выгорания больше, чем вся предыдущая карьера.
Работа Евгения заключается в том, чтобы спасать людей от смерти, но на пике эпидемии с каждым днем умирающих становилось все больше, и в какой-то момент пациентов стало так много, что он перестал их запоминать.
И если раньше он мог предложить поддержку семье умершего, то теперь не осталось и этого: все общение с родственниками происходит по видеосвязи или по телефону. Из повседневности Евгения исчезло все, что позволяло ему переключиться. Работа Евгения превратилась в постоянное ожидание новых трагедий и неконтролируемых ситуаций, а любимый город стал страшным и грустным местом.
Сессия с психотерапевтом Европейского медицинского центра Эммой Агасарян из этого эпизода «Хорошо, что вы это сказали» приводится со значительными сокращениями.
Евгений: Я чувствую усталость, снизился интерес ко всему, не в плане работы даже, а просто некоторое эмоциональное «отупление», что ли. Притупились эмоции. Я люблю свою работу, но она превратилась в бесконечную однообразную рутину, исчезло большинство вещей, которые мне нравились, и все превратилось в постоянный конвейер по лечению вируса без особого понимания, что дальше. Все это уже длится два месяца, а четко действующей терапии нет, и очень много несчастий, много тяжелых ситуаций для огромного количества семей пациентов, естественно. За всем этим потерялся смысл.
Были успехи, прекрасные исцеления и даже одна пациентка, будучи больной, родила здорового ребенка, но… Совершенно непонятно, когда это все собирается заканчиваться. Подавленное настроение проецируется на все. Эта изоляция, какая-то очень странная новая жизнь, к которой никак не получается привыкнуть.
Эмма: Я правильно понимаю, что с одной стороны, это большее, чем обычно, столкновение со смертями и несчастьями?
Евгений: Да, несомненно. Сейчас такое ощущение, что за это время на моих глазах умерло больше пациентов, чем за пять лет моей карьеры. Я, возможно, преувеличиваю… Ощущение, как будто не получается всех запомнить. Я это воспринимаю близко к сердцу. Не раз было, что я плакал. И то, что разговор с близкими пациентов происходит в основном по телефону или по видео вместо личного общения, для меня еще тяжелее.
Все стало восприниматься по-другому, превратилось в такую обыденность.
Эмма: В вашей жизни возросла нагрузка. Вы продолжаете плакать, что очень важно. У очень многих реаниматологов, людей, регулярно сталкивающихся со смертью, рано происходит профессиональное выгорание, и смерти не воспринимаются лично. У вас, к счастью, не так, вы раньше как-то проживали то, что происходило с пациентами.
Евгений: Я особо не чувствовал никакого выгорания до того, как это началось. Конечно, десять лет работы превращают ее в рутину все равно, но какие-то вещи вне работы с пациентами — обучение, работа с ординаторами — раньше спасало. Но эти восемь недель сделали больше для выгорания, чем вся предыдущая карьера.
Смотрите в нашей галерее, как статую Христа в Рио-де-Жанейро «превратили» в доктора:
Эмма: Что вас поддерживает, где вы сейчас находите ресурс?
Евгений: Я верю, что когда-то все вернется на круги своя, я снова буду заниматься тем, что доставляет мне удовольствие… Семья, естественно, — то, ради чего, я все делаю. Несомненно, остались интересы. Я написал книгу за время эпидемии, что было давней мечтой. Не совсем написал, а то, что было уже написано, превратил в книгу. Писать очень помогало, писать свои ощущения, просто описывать эмоции, описывать, что случилось.
Эмма: Это действительно очень помогает пережить стресс, вы выражали свои чувства, по сути «переплавляли» эту боль, эти переживания в текст.
Евгений: Ну да. Общение сильно изменилось, приходится сторониться людей, вместо того чтобы быть к ним ближе, все время в маске… Был непрекращающийся страх заболеть, причем иррациональный, потому что на работе я намного более защищен, чем вне работы. Я мог бы заболеть в метро или в магазине, но каждая ручка двери становилась угрозой, каждый контакт с живыми людьми — это постоянное давление.
Эмма: Тревога усилилась?
Евгений: Я, скорее, даже не сам боялся заболеть, а заразить жену, ребенка, потерять возможность работать, лишиться привычной жизни, заработка, вообще всего. Я часто бегаю, час в день, пять раз в неделю, но бегать мне стало тяжело. Не получалось. Я терял вес, видимо, из-за тревожного состояния, аппетита не было.
Эмма: То, что с вами происходит, я бы описала как острую реакцию на стресс, не как выгорание. Я так понимаю, у вас маленький ребенок? И вы, наверное, ощущаете ответственность за семью.
Евгений: Да, и я понимаю, что риски все равно не такие.
Глобально все не так страшно, но, когда видишь целый день на работе больных с этой инфекцией, которые теряют здоровье и часто жизнь, — это заставляет проецировать происходящее на себя.
Эмма: У вас было много эмоций. Была ли среди них злость, вина?
Евгений: Было, потому что я недооценивал угрозу, масштаб я совершенно не представлял…
Эмма: Было недовольство собой? Я так понимаю, что вы человек очень требовательный к себе?
Евгений: Достаточно, да. Я редко собой доволен, скажем так.
Эмма: И это очень тяжело переживать, когда мы относимся к себе таким образом. Я думаю, что вот эту фразу — «я не думала, что это серьезно» — наверное, 99% врачей могут о себе сказать.
Евгений: Да, я думал, что я хорошо разбираюсь в каких-то вещах, в которых, как выяснилось, я плохо понимаю, например, в эпидемиологии. Мне казалось, что уровень моих знаний существенно выше, и это позволит мне лучше оценить ситуацию.
Эмма: Я здесь слышу некое убеждение, что если все правильно взвесить, знать эпидемиологию хорошо, то можно было бы все предугадать?
Евгений: Мне кажется, да. Не факт, что это изменило бы то, как я сейчас себя ощущаю, но одной неприятной эмоцией было бы меньше.
Смотрите в нашей галерее, как распознать человека, который навредит вашей психике:
Эмма: Мы, особенно доктора, склонны ощущать, что если мы как следует постараемся, то мы можем предугадать все, в какой-то степени желая переиграть неопределенность, которая включена в жизнь.
Евгений: Да, и на самом деле я работаю в специальности, в которой определенности очень мало. В этом суть реанимации — я люблю непредсказуемость, необходимость реагировать на изменяющуюся ситуацию, оставаться спокойным, пытаться взять под контроль хаос.
С этой эпидемией все неслось лавиной, не было никакого контроля. Волной захватывает в шторм, когда болтает, может ударить одно, потом вдруг выкидывает на берег.
Какие-то вещи можно было просчитать, к чему-то можно было подготовиться. Мы с женой написали завещание, нашли друзей, которые возьмут ребенка, если что, то есть подготовились к самым худшим вещам.
На самом деле, раньше я не брал свою работу домой. Несомненно, оставались какие-то эмоции, а тут вдруг хаос на работе, намного больше, чем обычно, плюс абсолютный хаос в городе. Город еще стал очень неприятным в социальном плане: все плохое вылезло наружу, все социальное неравенство, вся неустроенность — будучи одним из богатейших городов мира, мы оказались городом с несколькими сотнями тысяч бездомных, десятками тысяч детей, которые зависят от обеда в школе. Обычно город дарил много приятных эмоций: концерты, любимые места, музеи, книжные — все вдруг закрылось. Зато все плохое, что было спрятано в этом городе, вдруг появилось.
Эмма: Евгений, когда вы рассказываете об этом, что вы чувствуете?
Евгений: Когда у тебя все хорошо, а ты видишь людей, у которых постоянно несчастья, чувствуешь себя виноватым за то, что здоров, и у тебя есть крыша над головой, какие-то такие базовые вещи.
Эмма: Евгений, а когда возникают все эти эмоции разнообразные, что вы с ними делаете, как вы с ними поступаете? Евгений: Не знаю, как-то живу с ними. Я интроверт.
Эмма: Когда вы остаетесь наедине с собой, вы соприкасаетесь с этими эмоциями или есть желание от них отстраниться?
Евгений: Я не очень хорошо умею обращаться с эмоциями, я пытаюсь отстраниться, но это очень сложно. Чтение помогает, раньше компьютерные игры помогали, сейчас я совершенно не могу в них играть...
Эмма: Я так понимаю, у вас все-таки есть стремление, когда возникает интенсивная эмоция, отстраниться от нее, быть мужественным, не поддаваться, но как это ни парадоксально, именно этот способ препятствует процессингу эмоций. Я думаю, у вас получается отстраниться — именно поэтому вы ощущаете отстранение от жизни в целом сейчас. Когда мы начинаем отстраняться от эмоций, то мы отстраняемся сразу от всех, наша психика устроена таким образом, что эмоции идут целиком, мы не можем отстраниться от одних эмоций и оставить другие.
Евгений: Действительно, уметь правильно работать с эмоциями — это что-то, чего у меня нет. Хотя я не могу сдерживать слезы, но правильно ими пользоваться, правильно с ними обращаться…
Эмма: Очень здорово, что вы не сдерживаете слезы. Эмоциональная регуляция — это сложно для всех. Часто эмоциональная регуляция проваливается именно в тот момент, когда мы пытаемся подавить эмоции. И нам, конечно, очень важно различать эмоции и поведение. Мы часто считаем, что эмоция равна поведению, и злость, и агрессия — это одно и то же, и если нежелательно, например, агрессивное поведение, то и злость тоже нужно заблокировать. На самом деле это не совсем так, и каждая эмоция нам нужна, у каждой есть свое место, нам очень важно не пытаться блокировать эмоции, мы регулируем только поведение.
У вас, безусловно, есть место для эмоций в обычной жизни. Вы любите литературу, вы пишете, вы плачете — это говорит о том, что вы в хорошем контакте с эмоциями, но именно в стрессовой ситуации, когда эти эмоции переполняют, включается желание отстраниться. Конечно, это один из тех периодов жизни, когда наши привычные навыки совладания с эмоциями начинают «сбоить», но, знаете, здесь есть хорошая новость — именно в эти моменты наш мозг становится особенно пластичным, и мы можем поднять свой уровень эмоциональной регуляции. Тревога была проблемой и до этого?
Евгений: Несомненно, да. С тех пор, как появился ребенок, это постоянная тревога за ребенка, то есть это уже почти шесть лет — боюсь, что он заболеет, боюсь, что с ним что-то случится, боюсь каких-то неприятностей. Какие-то больше социальные вещи: заболеть, семья, экономические проблемы — моя жизнь достаточно бессобытийна, в общем, есть устойчивая работа, мы нормально живем, мы все здоровы… Тревога за родителей. Можно описать словосочетанием «быть взрослым очень сложно».
Смотрите 20 фото, которые помогут расслабиться:
Эмма: Евгений, а как в вашей ситуации выглядит тревожность — это, скорее, какие-то картинки, которые возникают, а вдруг, вы думаете, ребенок сейчас попадет в аварию, или вдруг он сейчас чем-то заболел, или больше ноющая постоянная, а что если вообще что-нибудь случится.
Евгений: Наверное, и то и другое. Ноющая постоянная есть, да, неприятное ощущение, оно возникает и уходит. Картинки, несомненно, появляются. Я понимаю, насколько это неправильно, насколько не надо это делать, но как-то остановить это невозможно.
Эмма: Каждый из нас рождается со своим уровнем тревожности, и тревожность как черта в популяции склонна накапливаться. Тревожные люди скорее выживают и оставляют потомство, чем люди бесшабашные. Развитие нашего мозга повторяет эволюционное развитие. Есть такой основной закон биологии, что филогенез повторяет онтогенез. Есть участки головного мозга, которые достались нам от животных, от рептилий, которые отвечают за тревогу и за выживание. В нашем мозге эта система выживания постоянно работает и посылает нам сигналы опасности. Эта система устроена нерационально, нелогично, она устроена так же, как у животных. Если мы видим какую-то опасность рядом, то эта система моментально дает нам картинку, что такое может случиться с нами тоже.
Умение справляться с тревогой основано на двух вещах. Первое — это понимать, что тревожные мысли — от них невозможно избавиться, они будут возникать как такие «шумы», помехи; вопрос — как мы к ним относимся? Если мы пытаемся избавиться от них любой ценой, злимся на себя за то, что они приходят, начинаем бороться с ними, они за счет этого начинают становиться сильнее, приходят чаще — так устроена наша психика. Если мы боимся тревоги как ощущения, начинаем бороться с ощущением как неприятным, то мы возвращаем свой организм в эту реакцию «бегства или борьбы» и опять усиливаем эти ощущения. Но есть способы, как с тревогой справляться. Когда вы тревожитесь, где вы чувствуете тревогу?
Евгений: Между грудью и животом… Она как будто зона вакуума внутри, напряженный такой шарик пустоты.
Эмма: Что мы можем сделать?
Мы отметили эту мысль, которая возникла, тревожная, мы назвали ее таким «мысленным спамом», тревожной мыслью, шумом и переключаемся с этой мысли на ощущение: «Я сейчас тревожусь, я чувствую тревогу, она похожа на этот шарик», — и вы просто наблюдаете за этой тревогой, не пытаясь от нее избавиться, разрешая ей быть.
Вас может тянуть обратно в мысль, в размышление, и вас может тянуть обратно в желание обдумать эту мысль и переубедить себя, что нет, например, «ребенок не заболеет, потому что у него сильный иммунитет, я знаю это, это, это...»
Вот этого не надо делать, это тоже поведенческий способ успокоиться, но таким образом мы придаем этой мысли больше веса, и механизм закрепляется, мы уходим в эти длительные мысли. Мы, наоборот, переключаем внимание на ощущение и наблюдаем за этим ощущением, смотрим на это ощущение с любопытством исследователя: «Какое оно, что с ним?» — и напоминаем себе, что оно, с одной стороны, связано с неопределенностью, от которой мы не можем избавиться, она неразрывно связана с самим процессом жизни. Единственное, что мы можем сделать, — это принять ее.
И дальше мы можем представить, что с каждым вдохом внутри нас появляется какое-то место для этого ощущения, для этой неопределенности, и мы просто наблюдаем за ним, никак не пытаясь на него повлиять. Когда мы почувствуем, что мы приняли его, что мы не боремся с ним, через какое-то время оно пройдет, но у нас не должно быть цели избавиться от него, потому что если мы сосредотачиваемся на избавлении, оно остается. Если оно продолжает доставлять нам дискомфорт, мы можем посочувствовать себе, что «да, это тяжело, мне сейчас трудно».
Евгений: Это что-то очевидное, о чем я совершенно не подумал, это действительно сильно помогает понять этот процесс, его рационализировать, и как идея мне очень нравится то, что вы объяснили. Это несомненно что-то, что я попытаюсь вспомнить и подумать о нем, когда это случится, и опять же, что это не подавить надо, а понять, принять, научиться как-то с этим существовать.
Эмма: И ситуация эпидемии — это как раз ситуация, когда наша способность к контролю очень сильно снижается, мы почти не можем контролировать. Именно в эти моменты нам важно научиться принимать неопределенность, принимать свою тревогу и снижать зону контроля. И это трудно. В целом, нам очень важно находить время для «эмоциональной гигиены», и в периоды стресса это особенно важно.
Евгений: Эти небольшие упражнения, которые вы посоветовали, я надеюсь, как-то закрепятся. Такая поведенческая реакция вместо того, что я делал раньше, — продолжал думать, продолжал все анализировать.
Читайте также:
Смотрите наши видео:
