Есть ли какое-то объяснение тому, что мы так легко верим в антинаучные сказки? Почему человечество, добившееся колоссального прогресса, бросается распространять фейки, не задумываясь об их происхождении? О психологии и, что особенно важно, биологии подобных явлений размышляет в своей книге «Неразумная обезьяна. Почему мы верим в дезинформацию, теории заговора и пропаганду» Дэвид Роберт Граймс. Книга в переводе Александра Анваера выходит в марте в издательстве Corpus, а сегодня проект Здоровье Mail.ru публикует фрагмент одной из глав. Посвящена эта глава фигуре Трофима Лысенко.
Начало XX века в России стало временем жесточайшей гражданской смуты. В результате Октябрьской революции 1917 года большевики создали первое в мире коммунистическое государство. Эта гигантская трансформация сопровождалась созданием политического вакуума, заполнять который с вожделением бросились жаждавшие власти и зачастую абсолютно беспринципные люди.
Иосиф Сталин, без сомнения, имел полное право занять выдающееся место в этой галерее негодяев. Его непомерные амбиции были ясно видны больному Владимиру Ленину, вдохновителю революции и главе советского правительства. Встревоженный Ленин обличил Сталина и рекомендовал на роль своего преемника Льва Троцкого. Но, несмотря на это, после смерти Ленина в 1924 году Сталин смог оттеснить всех соперников и сосредоточил в своих руках огромную власть. Троцкий был отправлен в изгнание и в конце концов по приказу Сталина убит в Мексике ударом ледоруба по голове. Жестокость Сталина подробно описана в исторической литературе, а вот судьба другого амбициозного персонажа той эпохи, Трофима Лысенко, известна куда меньше.
Страстью Лысенко была не политика, а агрономия. Пока его ровесники делали революцию, Лысенко в Киеве изучал семена пшеницы под руководством своего наставника Николая Вавилова. Главной целью их научной деятельности было исследование условий, позволявших получать высокие урожаи пшеницы.
Эта проблема быстро получила политическую окраску, так как новые русские лидеры начали осуществлять ускоренный переход от аграрной экономики к индустриальной. Богатые “кулаки” были уничтожены как “классовые враги”, а их плодородные земли передали коллективным хозяйствам.
Неумелое руководство со стороны советской власти привело к вспышкам массового голода по всей России. В 1928 году Лысенко заявил, что нашел способ во много раз увеличить урожайность пшеницы за счет процесса, который он назвал “яровизацией”.
Это заявление сладкой музыкой отозвалось в ушах вождей коммунистической партии, и ее рупор, газета “Правда”, начал превозносить Лысенко.
Партийная пропаганда с восторгом хваталась за воодушевляющие истории об изобретательных рабочих, решавших за счет одной только своей сообразительности сложные практические проблемы, и агроном из простой крестьянской семьи, не получивший формального научного образования, но сумевший превзойти буржуазных ученых, оказался для коммунистической верхушки просто даром небес.
Лысенко был осыпан наградами и званиями — как партийными, так и научными; он быстро занял довольно высокое место и в партийной иерархии. Похвалы были преждевременны: отсутствие подлинно научной подготовки вылилось в плохо контролируемые и недобросовестные эксперименты. Лысенко не смог придать убедительности своему образу героя, даже прибегнув к фальсификации данных и откровенному мошенничеству.
Однако подозрительные результаты никак не сказались на восхвалениях, которые продолжались, несмотря ни на что. Лысенко по‑прежнему оставался неприкасаемым любимцем партии. В конце концов он и сам уверовал в свои дутые заслуги и принялся настаивать на том, что обработанные в процессе яровизации семена могут унаследовать поистине чудесные свойства; например, ржи под силу превратиться в пшеницу, а пшенице — в ячмень.
10 знаменитостей, которых погубили предрассудки, — в нашей галерее:
Эти откровения привели в ужас биологов, так как измышления Лысенко основывались на давно опровергнутой многими экспериментами теории эволюции Ламарка. Согласно этой устаревшей теории, организм мог передавать потомству приобретенные признаки. Скажем, растение, с которого удаляли листья, могло якобы давать потомство из лишенных листьев растений. Биолог Джулиан Хаксли заметил как‑то, что “если бы эта теория была верна, то все еврейские мальчики давно рождались бы без крайней плоти”.
В отличие от Лысенко, большинство русских ботаников и биологов получили образование еще до революции. Они были прекрасно знакомы с дарвиновской теорией эволюции, которая давала куда более правдоподобное объяснение тому, что наблюдали ученые, и тому, что выдержало проверку самыми тщательными опытами. Русские исследователи знали и об идеях Грегора Менделя, и об экспериментах на плодовых мушках, в которых была выявлена единица наследственности — ген.
Однако ослепленный своим политическим возвышением Лысенко не собирался пасовать перед учеными. Будучи не в состоянии опровергнуть их наблюдения, он прибегнул к нападкам ad hominem. В 1935 году он сравнил тех, кто не принял его идеи, с теми, кто не принимал марксизм: заклеймил биологов как “любителей мух, но ненавистников людей”. После этого выпада Сталин первым зааплодировал, крикнув: “Браво, товарищ Лысенко, браво!”
Эта похвала ободрила Лысенко настолько, что он, пользуясь явным покровительством Сталина, объединил свои сельскохозяйственные идеи с идеями коммунистическими. Первой и главной мишенью Лысенко стала генетика; согласно советской интерпретации марксистской доктрины, характер человека должен был кардинально измениться просто от самого факта жизни при коммунизме. Эти приобретенные улучшения будут якобы переданы дальнейшим поколениям, что и станет апофеозом создания героического “нового советского человека”.
В политическом плане это было куда более “удобное” убеждение, чем его альтернатива — убеждение в том, что черты и признаки человека формируются под действием неизменного генетического кода, что, разумеется, исключает возможность превратить рожь в пшеницу.
Таким образом, Лысенко отверг работу Дарвина о конкуренции в ходе естественного отбора, объявив саму идею антикоммунистической.
В Европе уже шла Вторая мировая война, когда Лысенко с благословения Сталина приступил к чистке ученых, выступивших против его великих замыслов. Его учитель и наставник Вавилов был по надуманному обвинению арестован и приговорен к смертной казни, которую затем заменили на тюремное заключение. В 1943 году он умер в тюрьме от голода. В 1941 году нацистская Германия напала на Россию, и начавшаяся кровопролитная война на время заморозила крестовый поход Лысенко против науки.
В 1945 году Советский Союз вышел из войны победителем, заплатив при этом страшную цену в 27 миллионов жизней. Несмотря на то, что Лысенко сохранил свое немалое влияние в партии, некоторые ученые нашли, однако, в себе мужество выступить с критикой его диктатуры. Проведенные исследования показали, что результаты его опытов были либо ошибочными, либо прямо сфальсифицированными. Опасаясь за свое положение, Лысенко обратился за поддержкой к Сталину, пообещав увеличить урожайность пшеницы в десять раз. Невзирая на массу данных о том, что это попросту невозможно, Сталин поддался величию дутого пролетарского гения и направил на поддержку Лысенко всю мощь советской государственно-политической машины.
Почувствовав себя совершенно неуязвимым, Лысенко в 1948 году объявил генетику “фашистской наукой” и “буржуазным извращением”. Политбюро ЦК ВКП (б) объявило о запрете генетики как научной дисциплины на всей территории СССР; отныне единственной “политически верной теорией” стала лысенковщина. Партийное постановление редактировали лично Лысенко и Сталин. Все генетические исследования были запрещены, а дискуссии по этому поводу объявлены вне закона.
По всему СССР биологов и генетиков увольняли со службы, а их работа подвергалась публичному осуждению. Около трех тысяч ученых были арестованы, казнены либо отправлены в ГУЛАГ или тюрьмы. Настоящих генетиков, биологов и врачей заменили некомпетентные лизоблюды, верные Лысенко. И, что еще хуже, безграмотная сельскохозяйственная политика Лысенко обрекла страну на вспышки голода.
Железная неумолимость, с какой все эти меры проводились в жизнь, полностью парализовала научный дискурс. Сталин умер в 1953 году, но пришедший ему на смену Никита Хрущев тоже лично симпатизировал Лысенко. И только после смещения Хрущева в 1964 году научный истеблишмент России смог наконец взять реванш и перейти в наступление. На общем собрании Академии Наук СССР физик-ядерщик Андрей Сахаров обвинил Лысенко в “постыдном отставании советской биологии, авантюризме, диффамации, увольнении, арестах и смерти многих истинных ученых”. Одновременно с этими эмоциональными обвинениями стали появляться доказательства того, что Лысенко и его соучастники фальсифицировали и подтасовывали данные.
Без политической поддержки могущественных властителей карточный домик лысенковщины тотчас рухнул, не выдержав натиска подлинно научного анализа. Удушающему влиянию Лысенко на советскую науку был положен конец. Государственная пресса, которая прежде превозносила гений Лысенко, теперь на все лады проклинала его. Лысенко был уволен со всех постов, отправлен в отставку и умер в безвестности в 1974 году. Культ его личности резко затормозил развитие генетики, биологии и медицины в Советском Союзе, а мирная кончина вопиющим образом контрастировала с мученической гибелью ученых, уничтожение которых он санкционировал ради воплощения своих безумных и преступных идей.
Дело Лысенко было, по словам ученого Джеффри Била, “самой необычной, трагической и в определенном смысле абсурдной научной битвой в истории”.
Но судьба Лысенко — это нечто большее, чем история гордыни одного человека; она многое говорит нам о человеческих свойствах в целом. Сущностная причина преклонения перед делами Лысенко заключается в том, что они были созвучны идеологическим установкам.
10 невероятных медицинских случаев, произошедших на самом деле, — почитайте о них в нашей галерее:
Это преклонение несет на себе все характерные черты издавна присущей человеку ошибки, известной как подтверждение предвзятости, когда вместо критической оценки имеющихся данных их целенаправленно интерпретируют так, чтобы подтвердить уже утвердившиеся убеждения. Это направляемая эмоциями и внутренне пристрастная форма принятия решений. Она требует невероятно строгого стандарта проверки всех данных, противоречащих исходной вере, но некритично принимает даже шаткие свидетельства в пользу идей, согласующихся с идеологической потребностью.
Вместо того чтобы рационально оценить все данные, которые могут подтвердить или опровергнуть убеждение, мотивированное мышление использует предвзятость и отбирает те доказательства, которые подкрепляют то, во что мы и так верим, отбрасывая все, что нас расстраивает и выводит из равновесия.
Мотивированное мышление тесно связано с предвзятостью подтверждения, то есть с нашей склонностью искать, запоминать и встраивать информацию способом, который согласует ее с нашими убеждениями и с нашим мировоззрением, сводя при этом к минимуму противоречащую им информацию.
Идея о том, что в нашем сознании присутствует некий внутренний привратник, фильтрующий информацию, отнюдь не нова; за четыре века до рождества Христова греческий историк Фукидид заметил:
“Человечеству в высшей мере свойственно уповать на беззаботную надежду, к которой оно стремится, и использовать самодержавный разум для того, чтобы отбросить в сторону то, что его не привлекает”.
Это наблюдение было подтверждено многими психологами в двадцатом веке, когда они начали формально исследовать нашу масштабную способность баюкать себя удобными фикциями. За приверженность ложным, пускай и удобным, ценностям нам приходится платить высокую цену, так зачем же и почему мы это делаем?
Этот вопрос привлек внимание психолога-новатора Леона Фестингера, который постулировал, что одновременное следование двум или более противоречащим друг другу убеждениям в отношении какого‑то предмета может привести к ментальному возбуждению, к психической ажитации. Эту ажитацию Фестингер назвал “когнитивным диссонансом”, дискомфортом, испытываемым человеком, когда он сталкивается с информацией или действиями, которые вступают в конфликт с привычной информацией или с устоявшимися действиями.
Столкнувшись с такой информацией, мы пытаемся избавиться от дискомфорта. Мы можем смириться с тем, что наши прежние воззрения были порочны и неполны, и, подобно идеальному ученому, пересмотреть свои взгляды в свете новых данных. Но смена идеологических пристрастий стоит непомерных когнитивных усилий; гораздо более легкий выбор — это отрицание реальности во имя сохранения веры и убеждений. В парадигме Фестингера мотивированное мышление является механизмом избавления от дискомфорта, вызванного конфликтом разнородной информации; этот механизм “мотивирует” нас принять успокоительную ложь и отвергнуть тревожную реальность.
Читайте также:
Смотрите наши видео:
