«Перчатки за свой счет, а работаем за «спасибо». Санитары, фельдшеры и медсестры — анонимно и честно о своей работе

Что будет, если «скорую» вызовут алкоголики, почему с буйным больным она не справится, за что фельдшера непременно оштрафуют и как работает медсестра за полярным кругом.

Pixabay.com / CC0

Медицинские работники рассказали о своей работе «Правмиру».

«Мы обязаны ехать на вызов, даже если повод — укус кошки»

Фельдшер скорой помощи, стаж работы 1 год, Ленобласть:

— Я пришла на скорую в осознанном возрасте. Не знала, что в Ленобласти медсестра может работать на машине. К тому же, медсестра — работник без права назначения лекарственных средств. Поэтому переучилась на фельдшера.

Работаю на полторы ставки, сутки через двое. 24 часа мы находимся на подстанции. С утра, за полчаса, приходим на работу, переодеваемся, комплектуем сумки, проверяем аппаратуру и ждем вызова. Обычно они поступают сразу: звонят те, кто не хотел вызывать ночью или не нашел возможности обратиться к врачу.

В зависимости от подстанции в бригадах от одного до трех человек. Есть бригады фельдшерские и врачебные.

Врачей всегда не хватает. Скоро на «скорой» они, в принципе, исчезнут, как класс.

В фельдшерских бригадах по требованию ОМС должны быть два фельдшера, одному фельдшеру не оплачивают вызов. Но на большинстве станций второго фельдшера просто записывают, якобы он был. Когда коллеги узнают, что мы работаем по двое, завидуют. В реанимационных бригадах еще есть анестезист.

Детских, кардиологических и психиатрических бригад у нас нет. Многие диагнозы мы не имеем права выставлять, за них не платит страховая. Складывается интересная ситуация, когда отказать в приеме вызова нельзя: по телефону сложно исключить соматическую патологию. А по приезду застаем пациентов, единственной проблемой которых является сильное алкогольное опьянение или абстиненция. Помощь по ним не оказывается в рамках ОМС, нарколожка у нас в стране платная.

Но машина на вызов ехала, время тратила, медицинский осмотр на месте сотрудники осуществили, расходники потратили. Система ложных вызовов отрегулирована крайне плохо, взыскать с нерадивого алкаша за неоправданный вызов экстренной службы не получится.

Или другой пример: у нас нет лицензии на психиатрическую помощь. На весь огромный район нет скорой психиатрической помощи. Однако психически больных пациентов от этого меньше не стало. Обострения никто не отменял. В любом случае обращаются к нам. На психиатрические вызовы иногда есть санитар. В большинстве случаев вызываем на них полицию, если надо — снимаем приступ медикаментозно и везем.

Помощь оказана? Оказана. Кто должен осуществлять оплату? Снова ОМС. А ОМС оплачивает только лицензированные виды помощи. И потому мы пишем смежные диагнозы, например, «Энцефалопатия неуточненная», которая считается неврологическим диагнозом. Ее же пишем на алкогольное и наркотическое опьянение и на другие проблемы с головой.

Сейчас меняется система оплаты: мы должны перечислять лекарства, использованные на вызове. Та же энцефалопатия не предусматривает применения препаратов психиатрии. Если я не смогу обосновать применение этих препаратов, это значит, что они у меня из аптечки просто исчезнут. Обычно это рецептурные препараты. На спецбланках ведь не только наркотики выписываются, но и сильнодействующие психотропные препараты. Получается, нам просто нечем будет оказывать помощь пациентам.

Вызовы классифицируются на экстренные и неотложные. На экстренных время доезда — 20 минут, на неотложных — до двух часов. Предполагается, что с момента, когда человек повесил трубку, до момента, когда мы доходим до его квартиры, должно пройти не больше 20 минут. Это сложно даже в условиях Санкт-Петербурга. А в Ленобласти, где много дорог не общего назначения, иногда не прописаны адреса и есть садоводческие хозяйства со шлагбаумами, это вообще маловероятно. Как это решать, никто не знает. Одно время планировалось сделать санавиацию, но она не будет выезжать по не жизнеугрожающим поводам. Скорая же, к сожалению, выезжает на все, включая головную боль и ОРВИ первые сутки. Если дали вызов, мы обязаны ехать, даже если повод — укус кошки.

Нас пытаются использовать, как такси. Например, в случаях направления от врача амбулатории в стационар. Если направление плановое, человек должен собраться, вызвать такси или сесть на автобус и доехать. Это его личное дело, как он доберется. Но многие вызывают скорую...

Пациента с выявленной тяжелой патологией мы должны максимально быстро доставить в ту клинику, где смогут провести экстренные профильные вмешательства. Должны-то должны. Но у нас есть правила маршрутизации, и мы вынуждены обратиться сначала в нашу больницу, откуда пациента после дообследования и стабилизации уже будут транспортировать в ЛПУ по профилю. Это, конечно, осложняет жизнь пациентов. Бывает, хотя и редко, что пациента возят три-четыре часа перед тем, как он получит профильную помощь.

Непосредственно на нашей подстанции система мер стимулирования не направлена против работников, хотя, безусловно, штрафы есть. Меня недавно оштрафовали за то, что я неправильно расписалась в графе «наркотики». Я взяла наркотики одной бригады, а написала их по привычке себе, в свою бригаду. На следующее утро при сверке не досчитались двух коробок и нашли две лишние. Кажется, все на месте, но лишние были в главном сейфе, и нашли их не сразу, не сразу сопоставили. Перенервничали. Меня отштрафовали, скорее, потому что все испугались большого криминального дела. В конце концов, по описи препаратов к концу смены все сошлось.

За что еще штрафуют? За нарушение норм СЭС, которые надо соблюдать: например, за лак на ногтях или форму одежды. За несоблюдение присмотра за машиной: просроченный инвентарь или лекарства в сумке-укладке. Некоторые состояния требуют госпитализации пациента, а пациенты не всегда хотят госпитализироваться. В этом случае мы должны взять письменный отказ. Но бывает, ты уже торопишься на другой вызов и просто забываешь взять этот отказ. Если подобная ситуация случается, сотрудника штрафуют.

Есть установка «фельдшера не хоронят». Если я приезжаю на вызов и понимаю, что состояние пациента крайне тяжелое, я его не везу, а вызываю помощь и делаю, что могу, до приезда врачебной бригады.

Обычно это все то же, что сделала бы и врачебная бригада, но врач — это врач.

Бывает, что врачебных бригад нет. Мне главное отразить, что эту помощь я вызывала, чтобы потом не было вопросов, почему у меня на вызове умер пациент. Все, что я могла, я сделала. Смерть на вызове — для фельдшерской бригады большая редкость, нас изначально высылают на те вызовы, которые предполагают умеренное и среднее течение заболевания, не острое. Если диспетчер подозревает, что там инфаркт, он сразу будет направлять врачебную бригаду.

Сложно сказать среднюю цифру по вызовам в сутки. Бывают блаженные дни — по семь вызовов. Разной тяжести, дальних расстояний, но семь. А может быть под 24 в сутки, причем, никогда тяжесть не угадаешь. Бывает, один тяжелый вызов идет за другим.

Оснащение машин сильно зависит от подстанции. У нас хорошее руководство, стараются машины оснастить. Но это не значит, что у нас есть все. На данный момент у меня в машине нет кислорода в большом объеме, только маленький кислородный баллон. Для некоторых состояний это весьма критично. У меня нет электроотсоса на случай аспирации легких, есть только ручной аналог. Нет дефибриллятора, то есть, часть кардиологических ситуаций я не смогу разрешить, в том числе, не смогу сделать что-то кроме сердечно-легочной реанимации ручным способом. Все остальное, в принципе, есть. Особо жаловаться не на что.

Оклад 19 тысяч на одну ставку, фактически за месяц на полторы ставки я зарабатываю около 70 тысяч. Но это исключительно наша подстанция, у нас хорошее руководство. Много дополнительных выездных работ, мы берем подработки. В соседней области средний заработок на ставку порядка 25-30 тысяч в месяц. В Петербурге это где-то 45-50 тысяч.

Не могу сказать, что вижу вокруг сплошное выгорание. Наоборот. Среди моих коллег много тех, кто испытывает сочувствие к пациентам. Работа на скорой была моей целью. Даже не знаю, что здесь может меня расстроить. Единственное, с нового года, все подстанции области объединяют в одну. Мы уходим от нашей отличной больницы, есть риск потери руководства, которое я действительно ценю, с которым всегда можно обсудить насущные проблемы и найти отклик.

Многие крутили у виска: не сошла ли я с ума — идти в санитары

Санитарка, стаж работы полтора года, Челябинск:

— В профессию я пришла осознанно, мне было уже за 25. Это не первая моя профессия, не первое образование. До этого была бухгалтером-экономистом по среднему специальному образованию плюс высшее образование с отличием «Документоведение и кадры». Поработав в своей сфере, поняла, что нужно мне совершенно не это. Детская мечта была работать врачом-реаниматологом, но родители, к сожалению, надавили, чтобы я пошла учиться в другую отрасль. Но от себя не убежишь, и в осознанном возрасте я вернулась к тому, чего хотела. Все были против. Профессия медика настолько неуважаемая, что многие крутили у виска: не сошла ли я с ума с должности заместителя начальника отдела идти работать санитаром.

Началось все с самого обычного роддома. Я проработала санитаром год, а дальше уже работала медсестрой в приемном покое.

Санитар — недооцененная профессия. Это не то же самое, что уборщик помещений. Люди зачастую не понимают этого. Санитар — это медицинский персонал.

Нужно знать о растворах, о том, как они разводятся, какие в каких случаях применяются, о классах отходов — там обширная область знаний, которой люди должны владеть. Все же думают, что это все очень просто: бери тряпку и мой пол.

Однажды я выполняла свои профессиональные обязанности и услышала разговор. В комнате ожидания бабушка говорила внучке: «Учись хорошо, иначе будешь так же вот полы мыть!».

Конечно, бабушка не знала, что до этого я получила два диплома, один с отличием. Люди думают, что в эту профессию попадают только те, кто ничего не смог достичь и чему-то научиться. Хотя это совершенно не так.

Физически это сложная работа, нужно быть довольно сильным, выносливым человеком. Бабушку невозможно взять. Особенно это касается хирургических, кардиологических, реанимационных отделений: там много приходится перемещать пациентов. Все эти перемещения происходят с помощью санитаров. Не каждый сможет этим заниматься, не каждый найдет столько терпения в себе и милосердия, чтобы помогать больным людям в совершенно немощном состоянии.

Санитары отвечают за анализы: какой анализ идет в какую лабораторию, каким раствором обрабатывать, какое у него время выдержки, что подать другому медперсоналу.

В поликлинике санитар работает, как остальные специалисты и медсестры на приеме: это пятидневка, примерно с 8 до 15. В стационаре санитары всегда работают суточно. Общепринятая практика — сутки через двое.

Не учитываются выходные, ночные, праздники, дополнительные смены, когда выходишь за кого-то. Хотя в нашем законодательстве и СМИ пропагандируется, что за это идут доплаты, на деле выходит, что все закрывается абы как. Зарплата моя за полторы ставки была в районе 13 тысяч. И чтобы увеличить ее, нужно было работать сутки через сутки.

У санитаров не так много бюрократии, но есть другие сложности: проверка про проверку о проверке. Бесконечные генеральные уборки, которые не оправданы ничем. Все моется до такой степени, чтобы не просто блестело, а было буквально стерильным. На стерильность берут пробы, мучают ими безумно. Не всегда инвентарь и моющие средства соответствуют тому, что должно быть, и работают все, чем придется.

Обеспечение средствами для работы — огромная проблема. Весь персонал понимает, что все оседает где-то гораздо выше, чем больница. Есть огромная проблема расходников на всех уровнях, начиная от санитарных и заканчивая врачебными манипуляциями.

Расходников катастрофически не хватает, и зачастую приходится за свои средства, как бы смешно это ни выглядело, покупать необходимые вещи. Мы покупали, например, для генеральных уборок толстые перчатки, чтобы уберечь руки.

Хочется выполнять свою работу максимально эффективно и применить все знания и умения, но недостаток расходных материалов, лекарственных средств, других обеспечивающих средств очень сказывается на работе. Это, кстати, один из тех факторов, почему я потом ушла в платную медицину. Там я могу реализовать весь свой потенциал, поскольку всего хватает. А на муниципальном уровне — и хотелось бы работать эффективно, но, простите, нечем.

Однажды в роддом поступила молоденькая девочка, ей было лет 18, а выглядела она на 15, совсем птенчик. Ей было очень тяжело физически и морально, она была напугана. Моя смена уже закончилась. Но она на меня смотрела такими большими от ужаса глазами и просила: «Только не уходи!». Пришлось остаться с ней примерно на полдня, пока у нее все не нормализовалось. Запомнились ее глаза и то, что она постоянно просила не уходить. Держала меня за руку и не отпускала. Коллеги посмеивались: «Ты что, мать Тереза, сидеть тут с каждой по полдня?».

Нужно помнить, находясь в любой медицинской должности, что любое осторожно или неосторожно сказанное слово может повлиять на пациента. Пациент находится в заранее уязвимой ситуации, поэтому санитар может любым взглядом, словом, действием поддержать и помочь. Врачу зачастую некогда разъяснить какие-то вещи и конкретизировать.

Медицина — это, в первую очередь, работа с человеком, а не с заболеванием. А человек — это не только набор органов. Это еще и душа, эмоции, чувства, переживания.

Pixabay.com / CC0

Когда читаешь истории болезней, жалко людей

Медсестра, стаж работы 25 лет, Крайний север:

— Последние десять лет я работаю в отделении радиологии в областном онкологическом диспансере. Отделение сложное, страшное, но ничего, работаем. У нас с врачом отдельный кабинет. Больные тяжелые, поэтому все проходит обязательно в присутствии врача. Стоит японский аппарат, «Термотрон», и мы проводим лечение. Этот аппарат убивает метастазы: кому-то помогает, кому-то просто приносит облегчение. Панацеи все равно нет, но у пациентов улучшается качество и продолжительность жизни.

Я работаю на пятидневке, семичасовой рабочий день, с 8 утра до трех дня. У тех, кто работает на облучающих аппаратах, шестичасовой рабочий день. Переработки, конечно, бывают: мы же не отказываем людям. В частности, на нашем аппарате лечатся до лучевой или после химии, это комплексное лечение. Поэтому если человек уже пролежал три-четыре часа на химии, разве откажешь ему? Нет, конечно. Доплачивают нам за это когда как. Бывает, доплатят, а бывает, скажут: «Спасибо», и все.

Оклад у всех медсестер 6250 рублей, плюс сюда идут категория, стаж работы, вредность и «полярки». Северная надбавка у нас с коэффициентом 2,3, пока еще его не убрали. В целом за месяц выходит где-то 25-30 тысяч.

Для нашего города это средняя зарплата. Нельзя сказать, что нищенская, но и не сказать, что достойная. К примеру, у нас трехкомнатная квартира, мы за нее ежемесячно платим порядка 12-14 тысяч, вот и считайте. Отопление только выходит тысяч пять, а там даже 70 квадратных метров нет. Плюс электроплита. А сколько надо электричества, когда полярная ночь?

По нормативам у нас должно быть три-четыре пациента за день, вчера у меня было 10, сегодня пять.

На посту, конечно, у нас девочки очень устают: нехватка персонала колоссальная. Почему-то не идут на эту работу, жаждущих мало. Они работают по 12 часов, график скользящий. Сейчас еще у нас убрали санитарок, нагрузка стала больше на медсестер. Санитарки до этого помогали нам: больных сопровождали, истории разносили, а сейчас это все легло на плечи медсестер. А санитарок перевели в уборщицы, у них и зарплата стала меньше, и отпуск сократили.

Раз в два года можно ездить в оплачиваемый отпуск. Северные льготы пока не убрали, хотя боимся, что уберут. Разговоры ходят об этом. Десять лет назад, когда я пришла на работу, девочки, работавшие на аппарате, получали за вредность молоко, потом сказали: «Не сильно у вас вредная работа», и молоко убрали. У нас все может быть.

Теперь грозятся поставить новую аппаратуру, линейные ускорители. У них хорошая защита. В Петербурге их поставили в онкологии, и там тоже убрали вредность. От нас женщина одна уехала в Петербург, на работу устроилась, и там был такой инцидент: поставили линейный аппарат и говорят: «Все, вредности нет, на пенсию раньше не уйдете».

Когда читаешь истории болезни, конечно, жалко очень людей. А страха нет: рак же не передается просто так, это больше наследственное заболевание, предрасположенность, стрессы — у него очень много факторов. Когда послушаешь, пообщаешься с пациентами, бывает, рассказывают, что до болезни они были в тяжелых стрессовых ситуациях. На ровном месте, шел, шел, и раком заболел — такого не бывает. Происходит надлом организма, что-то перестраивается, иммунная система дает сбой, и получается то, что получается.

Моя работа приносит облегчение, помощь людям, поэтому я ее люблю. У нас одну женщину в кабинет родственники на носилках приносили, потом она стала ходить на костылях, потом с тросточкой стала ходить. Такие истории, когда видишь положительный результат, сглаживают всякие невзгоды и усталость.