Нарколог рассказал о собственной наркозависимости: история пациента

Александр М. каждый день ездит по Москве и ставит капельницы алкоголикам — выводит их из запоя. А еще у него наркозависимость — 18 лет на реланиуме и феназепаме (сильные успокоительные средства, которые могут вызвать привыкание). Этой весной Александр сделал попытку излечить свою зависимость в дорогом центре. И рассказал, что из этого вышло.

«Все началось в лагере беженцев в Чечне, я поехал туда с МЧС врачом общей практики. Это и терапевт, и хирург, и инфекционист. Попутно была война Ингушетия —Осетия, я там тоже потом в лагере работал. На беженцев всем было наплевать. А я хотел — даже не то чтобы принести пользу... я хотел показать людям, что о них не забыли. О солдатах-то заботятся, а про беженцев забывают...»

Мужчина говорит, что реланиум появился практически сразу. Другие врачи — кто пил, кто курил анашу. Но он выбрал успокаивающее. На тот момент ему было 28 лет: Александр отрицает, что начал колоться из-за трудностей: «Это не потому, что Чечня и война. А потому что другие справлялись, а я не — мог.

Люди становятся наркоманами, потому что они хотят залатать психоактивным веществом какую-то дырку. Я колол реланиум, и мне становилось легче. Я не хочу показаться лучше чем я был... Как все выглядело? Встаешь на рассвете. Приходят беженцы — лечишь, оперируешь. В основном — осколки, пневмония, обморожения. Люди приходили из Грозного: проведет там человек пару недель на бетоне под осколками и пулеметами, потом в лагерь выберется, через перевал перейдет, или его подберут уже больного–обмороженного.

Сколько человек в день? Под 40. Смена как таковая не заканчивалась. Я жил в этом вагончике, где и лечил. Выходных не было. Нет, моя работа тут ни при чем! Она могла быть легкой, тяжелой.

Вернувшись в Москву, Александр понял, что работа в команде — не для него, и переучился на психиатра-нарколога. С тех пор 10 лет лечил алкоголиков — ездил в гордом одиночестве ставить им капельницы. Им — капельницы, себе — реланиум.

«Я часто вижу врачей, употребляющих сильнодействующие вещества, — они вообще — группа риска. Анестезиологи, реаниматологи, психиатры. Это и нагрузка большая, и доступ к препаратам, иллюзия контроля. Врач же знает, как препарат действует, какая нужна дозировка, и думает: "Один раз — не это самое... Два — ничего страшного. Три — мне просто надо выспаться сегодня..."»

У Александра был доступ к препарату. Но потом реланиум внесли в список строго учетных. «Все, кто на нем сидел, пересели на феназепам. А это — нехорошая вещь, требуется его больше, и гробит он сильнее. На феназепаме очень быстро деградируешь. Но 8 лет я работал на нем. Дошел до дозы 50 таблеток — разом или в течение дня. Я был уже никакой, плохо соображал, было хреново, работоспособность снизилась. Пробовал бросать — не получилось. Перетерпеть ломку не очень сложно, трудно потом. Просто депрессия — бог бы с ней. Просто лежишь. Но когда она с возбуждением, с этим невозможно жить...»

Весной 2017 года Александр решил лечиться. Он говорит, что еще лет пять назад обратился бы к коллегам. Но к этому времени он был в таком невменяемом состоянии, что просто сел за компьютер, ввел в поиск «лечение наркомании» и вышел на некую клинику Б. — «лучшую клинику Москвы 2015 года», которая гарантировала стойкую ремиссию. Александр хотел научиться жить без наркотиков, именно это ему там и пообещали.

«Это смешно, но я повелся на слова: "Все будет хорошо". Они так и сказали: "Переломаешься, научишься жить без этого". Я подписал договор, лег к ним в клинику, и мне было назначено лечение».

Первый месяц острого состояния обошелся Александру около 400 тысяч рублей. Но домой он потом не поехал.

Из заявления Александра М. в прокуратуру: «Когда после трех недель пребывания мне сказали, что нужна реабилитация в этой же клинике продолжительностью в месяц и стоимостью в девятьсот тысяч рублей, я спросил у агента по продажам, нужно ли это. Он мне ответил: „Даже не думайте, это нужно“. Я был под воздействием психотропных препаратов, посоветоваться кроме как с этим агентом мне было не с кем, поэтому была оплачена и реабилитация, помимо предыдущего лечения».

«Убиться веником — лежишь в роскошном номере, смотришь телевизор! Вот и вся реабилитация. А мне все хуже и хуже...» У Александра началась депрессия. Кроме того, от нейролептиков он поправился на 20 килограммов: «Кормили, как на убой. Нет, чтобы сказать: „На этих препаратах идет увеличение веса, 10% точно. Ты тренироваться не сможешь“. А если тренироваться не сможешь, у тебя будет синдром острой разгрузки, а это — страшная вещь, весь обмен полетит...» Александр говорит, что обращаться к врачам было бесполезно. «Дневного врача в клинике нет вовсе, дежурные врачи работают по несколько суток подряд, и просто не в состоянии выполнять свою работу качественно...»

Из заявления: «За три недели до выписки у меня появился тремор в теле, с тревогой и страхом. Это начиналось в 8-9 часов утра и продолжалось до 6-5 часов вечера. Один дежурный врач, когда я говорил ему об этом, давал мне 50 миллиграммов сероквеля (средство, применяемое в том числе при психозе), другой — таблетку атаракса (препарат для снятия тревожности), третий — хлорпротиксена (также применяется для снятия симптомов психоза), главный врач говорил, что надо медитировать, начальник колл-центра говорила, что все будет хорошо».

Был июнь. Александр помаялся с месяц, а потом понял, что, кажется, он долго так не протянет. Но назначить сам себе лечение не мог.

«Это как самому себе аппендицит вырезать. Одних антидепрессантов — 400 наименований, я же не буду все перебирать... Разводят на деньги много где. В клинике Р., например, физраствор капают от фонаря. Но там честно говорят: „После ломки вам может быть плохо, возможны эпилептические припадки, вероятность излечения — не 100%.“ Там директор тоже разводила, но она знает пределы. А я до этой клиники спортом занимался, машину водил, бегал. А теперь не могу, у меня изображение перед глазами расплывается, земля качается. После выписки прошло уже много времени. Мне не просто плохо. Мне все хуже и хуже.

Врачи в клинике говорили: „Начнешь работать, все будет нормально“. Начал работать. Мне надо по работе в вену попасть. А мне дай бог в человека не промахнуться. Я попадаю в вену, конечно. Но чего это мне стоит... если бы я на своей работе давал такой результат, я не то что денег не получил бы, я бы до двери живым не дошел!  А вообще-то за миллион с лишним человек может спросить, в чем смысл жизни, и имеет право получить ответ...» 

Сейчас Александр с помощью юриста пытается вернуть деньги, которые отдал клинике, — написал туда заявление, копию отнес в начале сентября в прокуратуру. В клинике комментариев не дали.

Ситуацию Александра «Здоровью Mail.Ru» прокомментировал главный нарколог России Евгений Брюн: «Проблема в том, что люди до сих пор боятся официальной наркологии, так как она подразумевает невозможность некоторых видов деятельности: например, временный запрет на вождение. Но ведь есть анонимные формы лечения в государственной наркологии, в том числе и платные, и это будет гораздо дешевле, чем у частников».

По словам Брюна, претензия к «частникам» такая: у них меньше возможностей, чем у государственной медицины, и они не стремятся развиваться. Их интересуют заработки, и они зарабатывают на «детоксе». А вот серьезная, комплексная работа — психологическая, реабилитационная — денег не приносит. Поэтому спектр услуг —узкий.

Кроме того, в частных центрах разрешено только лечение алкогольной зависимости. А вот лечение наркомании запрещено ст. 55 «Закона о наркотических средствах». Реабилитация — да, а проводить детоксикацию (снятие ломки) можно только в государственном учреждении. Но эта ст. 55 — довольно размытая. Четких границ между лечением и реабилитацией не существует. Лечение есть стартовое, есть — в ремиссии. Как тут докажешь, что это лечение, а не реабилитация с фармакотерапией? Поэтому сейчас в Совете по профилактике наркомании при Совете Федерации разрабатывают проект поправок в этот закон, чтобы уравнять в этом вопросе государственные и частные клиники, ввести лицензирование.

Брюн также согласился проконсультировать Александра: «Вред ему был нанесен несомненно. Я отменил ему всю терапию, назначил простые препараты, просто чтобы он спал. Сейчас он неработоспособен, не может сесть за руль, не спит. Но в отношении него у меня — осторожно оптимистические прогнозы. И если он подаст в суд на клинику, мы можем выступить в качестве экспертов».